Глава 7
Тишина давила и оглушала.
По сравнению с хаосом и черным страхом утра — когда он опустился на колени возле неподвижного тела Хелены, ощутил запах ее крови, утонул в криках испуганной толпы, хрипе и ржании все еще вздыбленных лошадей — эта тишина должна была бы показаться райской.
Поначалу так оно и было. Пострадавшую принесли в дом Фица и тут же превратили столовую в операционную. Мисс Редмейн зашила рану на голове, после чего заверила, что угрозы жизни нет: молодой организм справится с бедой. И вот наконец все еще дрожащий Гастингс с облегчением сел рядом и приготовился ждать, когда же Хелена проснется.
И ждал. И ждал. И ждал.
Отказался от завтрака, от ленча и от чая — дважды. В третий раз Милли поставила поднос ему на колени и приказала все съесть, пригрозив в случае непослушания выгнать из дома.
Хелена тихо лежала с перевязанной головой и распухшим, посиневшим лицом. Слишком тихо. Время от времени подходила Венеция и, закусив губу, осторожно сжимала запястье, чтобы проверить пульс. Все тут же замирали и начинали вновь дышать только после того, как Венеция кивала, показывая, что все в порядке — если и не лучше, то, во всяком случае, не хуже.
Кто-то убрал с его колен чайный поднос. Гастингс понятия не имел, съел он что-нибудь или просто некоторое время просидел над едой. Фиц стоял, держа жену за руку. Венеция, все еще в тех самых туфлях из разных пар, в которых приехала утром, одной рукой вцепилась в рукав мужа, а в другой комкала платок.
Кто-то осторожно спросил:
— А не пора ли ей уже проснуться?
Все сразу заговорили, но ответа никто не знал. Обратились к сиделке, и та пояснила, что мисс Редмейн не использовала никаких наркотических средств, ограничившись лишь местным обезболиванием. Ни опиум, ни морфий не угнетали сознания леди Гастингс. Но больная, несомненно, перенесла сотрясение мозга, и поэтому ожидание может немного затянуться.
В течение следующего часа ни один из присутствующих не произнес ни слова.
— Не возражаете, если я ей немного почитаю? — нарушил молчание Гастингс.
Некоторое время никто не отвечал, а потом Венеция приложила платок к глазам и произнесла:
— Попробуйте.
Дэвид сидел неподалеку от небольшого книжного шкафа. Одежду Хелены перевезли к нему, но книги — самое ценное ее достояние — остались в доме брата. Не глядя, он снял с полки первую попавшуюся, придвинул стул к кровати и начал читать.
«Авторы часто спрашивают, имеет ли смысл тратиться на печать текста. Отвечу: обязательно. Машинопись имеет множество преимуществ над старым, привычным способом перенесения слов на бумагу. Во-первых, значительно увеличивается объем работы. Когда человек пишет со скоростью двадцать — тридцать слов в минуту, почерк становится неразборчивым. Когда же мы печатаем на машинке, то без труда выдаем по пятьдесят — шестьдесят слов в минуту, причем скорость сохраняется в течение пяти-шести часов без болезненных „писчих судорог“. Как видим, на каждый час труда экономится по сорок минут, что влечет возможность большего заработка».
— Кажется, эту книгу написала Хелена? — уточнил герцог.
Гастингс кивнул.
— И выпустила в конце года, чтобы посвятить авторов в тонкости издательского бизнеса.
Он, разумеется, не упустил удобного случая и принялся дразнить. Заявил, что если ей вдруг захотелось представить публике свою книгу, то можно было найти издателя на стороне, а не открывать собственную фирму.
Почему-то вдруг подумалось, что, несмотря на внешнее высокомерие и самодовольство, в глубине души он все-таки надеялся и верил, что Хелена сможет его полюбить.
Дэвид оторвался от книги и посмотрел на возлюбленную в надежде заметить хотя бы крошечный проблеск жизни. Вот уже почти десять часов бедняжка лежала без движения и не издала ни единого звука. Думает ли о чем-то, видит сны или просто отсутствует?
«Помимо значительного увеличения эффективности работы, печатный текст оказывается намного ярче и понятнее любого, даже самого каллиграфического почерка. Кроме того, с помощью копировальной бумаги в машинке можно одновременно получить от двух до семи копий. При использовании тонкой копирки доступны двадцать копий, а шаблонное печатание позволяет выпустить от двух до трех тысяч экземпляров».
— Ничего этого я не знала, — призналась Милли. — А о чем еще Хелена пишет в своей книге?
— О рекламе, о целостности производственного процесса и о различных способах распределения затрат и прибыли.
Венеция снова промокнула глаза.
— Она прекрасно разбирается в своей профессии, правда?
— Сестра отлично делает все, за что берется, — ответил Фиц, даже не пытаясь спрятать слезы.
Все говорили о Хелене в настоящем времени. Как же иначе? Но, несмотря на это, слова казались Гастингсу прощальным панегириком. Сам он ощущал внутри себя пустоту: в душе не было ничего, кроме черного страха.
— Простите, — вздохнула Милли. — Вовсе не хотела прерывать чтение. Продолжайте, пожалуйста.
Гастингс потер ладонью лоб.
— Она должна проснуться.
— Не только мисс Редмейн сказала, что опасности для жизни нет, — напомнила Венеция. — То же самое подтвердили и другие уважаемые доктора. Кристиан вызвал лучших лондонских врачей.
Дэвид и сам слышал заключение консилиума, но страх все равно не проходил.
— В Париже есть один признанный специалист по травмам черепа. Может быть, вызвать его телеграммой? — предложил герцог.
Гастингс тут же повернулся и посмотрел с горячей благодарностью.
— Был бы чрезвычайно признателен, сэр. Хочется сделать все, что возможно.
Не исключено, что парижское светило принесет ничуть не больше пользы, чем свои, знакомые доктора. И все же иллюзия действия облегчила бы ожидание.
— Немедленно составлю текст телеграммы, — решительно заявил Лексингтон. — Позволите воспользоваться пером и бумагой, лорд Фицхью?
— Зовите меня по имени. Фиц. Пойдемте, провожу в кабинет. Венеция, почему бы тебе не спуститься вместе с нами? У тебя с утра крошки во рту не было: ребенку это вредно. И тебе, Милли, давно пора перекусить.
— А я останусь здесь, — упрямо пробормотал Гастингс. — Не хочу есть — недавно пил чай.
Фиц положил руку ему на плечо.
— Мы скоро вернемся.
В комнате осталась только сиделка.
— Может быть, хотите поужинать, сестра Дженнингс? — вежливо осведомился Гастингс.
— Нет, ваша светлость. Спасибо. Я тоже недавно пила чай, — ответила та. — Но… если ваша светлость не возражает, с удовольствием подышала бы свежим воздухом.
— Не возражаю.
— Не дольше пяти минут.
Как только сиделка вышла, Дэвид снова посмотрел на Хелену.
— Почему-то мне кажется, что она мечтает не о свежем воздухе, а о сигарете.
Хелена лежала неподвижно, словно Спящая красавица в заколдованном сне.
— Проснись, милая. Проснись!
На бледном лице не дрогнул ни единый мускул.
Он удержал подступившие к глазам слезы и взглянул на книгу, которую держал в руках.
— Не помню, где именно остановился. О чем читать дальше? О размещении рекламных объявлений? О правильном и неправильном использовании обзоров? Об оптовых и розничных ценах?
Впрочем, какая разница? Она и так все это знала, ведь и мысли, и слова принадлежали ей. Просто ему казалось, что удушающая тишина тяготит ее так же, как его самого.
Дэвид сжал неподвижную, безвольную руку.
— Проснись, проснись скорее. Скажи, чтобы убрал руку. Чтобы выметался вон из комнаты. Чтобы…
Слезы уже текли по щекам, а вместе с ними пришли слова, которые он за всю жизнь так ни разу и не смог произнести:
— Люблю тебя, Хелена. Всегда любил. Проснись и позволь мне доказать свою любовь.
Прошли сутки, но больная так и не пришла в себя. Синяки на лице приобрели багровые и зеленые тона. Отек спал, а щеки и глаза ввалились: ее не удавалось не только накормить, но даже напоить.