Хелена всегда была тонкой и изящной, однако душевная сила и энергия создавали впечатление присутствия, намного превосходящего физическое. А сейчас, впервые за все время знакомства, она выглядела хрупкой и невесомой, настолько, что казалось, стоит приподнять одеяло, и улетит.

Гастингс стоял в углу, прислонившись плечом к стене и сложив руки на груди. Книгу об издательском деле он дочитал до конца. Успел от корки до корки прочесть свежую газету и устать от собственного голоса.

В коридоре Венеция рыдала в объятиях супруга. Глаза Фица и Милли покраснели и распухли. Гастингс больше не плакал, зато без конца прикладывался к бутылке виски — тайком от Фица. Тот предупредил, чтобы ему спиртное ни в коем случае не показывали: уже много лет искушение не было столь острым и непреодолимым.

Лучшие лондонские врачи сменяли друг друга. Приезжал и француз. Все твердили одно и то же: необходимо терпеть, ждать и наблюдать. Лексингтон выписал специалиста из Берлина, однако Гастингс сомневался, что тот скажет что-нибудь новое.

Время от времени Хелена вздрагивала и издавала слабые звуки. Все тут же бросались к кровати, начинали звать по имени, требовали проснуться. Все напрасно: больная никак не могла выбраться из поглотившей ее черной пропасти. Пробовали прикладывать к ногам лед. Венеция и Милли растирали руки. Однажды сестра в отчаянии даже шлепнула ее по щеке, но лишь сама расплакалась.

Мисс Редмейн отвела родственников в сторонку и объяснила, что если кома затянется, придется вводить пищу через трубку. Гастингс полагал, что слушает со стоическим спокойствием. И только потом понял, что дрожит с головы до пят.

В Оксфорде он дружил с несколькими студентами-медиками. Во время ночных попоек те порою делились тайнами своей профессии. Во время этих разговоров он узнал, что искусственное кормление подразумевает введение в ноздрю пациента смазанной глицерином тонкой резиновой трубки. Тогда процедура показалась смешной. Теперь же вызывала ужас.

Потому что сама Хелена пришла бы в ужас. И она имела право знать, что ее ждет. Наверное, сейчас отчаянно билась, заключенная в своем узилище, пытаясь вырваться на свободу и снова стать хозяйкой своей судьбы.

Доктора будут поддерживать физическое существование, но мышцы все равно утратят активность. Постепенно она превратится в живой труп: дух улетит, а биологические функции сохранятся.

Лексингтон нежно уговаривал Венецию отдохнуть, поспать хотя бы несколько часов, ради ребенка. Наконец она неохотно уступила. Фиц и Милли сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу и взявшись за руки.

В душе Гастингса страх сменился горьким сожалением. Достаточно. Достаточно лжи и трусости. Хватит прятать истинные чувства под насмешками и напускным презрением. Если она все-таки проснется, он будет вести себя достойно.

Если проснется.

Он читал «Приключения Алисы в Стране чудес» и за каждого из героев говорил особым голосом.

Белый Кролик тараторил визгливо и суматошно. Чеширский кот томно, лениво мурлыкал. Королева кричала со всей пылкостью и страстью неуемной, требовательной властительницы. Сама же Аписа разговаривала шаловливо, чуть капризно и наивно.

Он понятия не имел, зачем старается. Хелена ни единым звуком, ни единым движением не показала, что слышит. И все же он упорно разыгрывал спектакль.

В конце главы Фиц не выдержал:

— Ты не устал, Дэвид? Горло, наверное, уже болит.

Горло действительно болело, но Гастингс лишь покачал головой.

— Все в порядке. Не хочу, чтобы она думала, будто мы сидим тут в молчаливом ожидании.

— Что и говорить, компания не самая веселая. — Фиц вздохнул. — Никто из нас не смог бы прочитать так же хорошо, как это удается тебе.

— Никто из нас не смог бы прочитать даже плохо, — поправила Венеция.

Гастингс захлопнул книгу. Хелене, должно быть, страшно надоел его голос. Если бы не ее состояние, она ни за что не согласилась бы слушать чтение несколько часов подряд. Единственное, чего он добивался — чтобы она сама приказала ему заткнуться.

— Отправляйтесь ужинать, — посоветовал он собравшимся. — Особенно вы, герцогиня. Вам положено питаться за двоих.

Все грустно согласились.

— А ты? — спросил Фиц.

— Я поел два часа назад. Останусь здесь.

Как только родственники спустились в столовую, Дэвид снова заботливо поинтересовался, не желает ли сиделка подышать свежим воздухом. Сестра Дженнингс с радостью согласилась и поспешила на свидание с сигаретой.

Гастингс взял Хелену за руку и бережно сжал вялые, безжизненные пальцы.

— Ужин будет мрачным, — тихо произнес он. — Не знаю, слышала ли ты разговор. Мы даем тебе воду и немножко каши, но этого недостаточно. Завтра придется вставить трубку.

Он глубоко вздохнул и продолжил:

— Я сказал им, что это невозможно. Ты не позволишь себе остаться в этом растительном состоянии. Обязательно очнешься. Снова начнешь говорить, ходить, танцевать. Издашь тысячу прекрасных книг. Будешь жить, как жила всегда: на своих ногах и со своим умом. Проснись скорее, милая. Я так давно тебя люблю, а ты всегда была такой упрямой. Сейчас надо проявить еще больше упрямства, чем обычно. Проснись же! От этого зависит все, в том числе и моя жизнь.

Глава 8

Кто-то бил по голове молотком. Хелена поморщилась, медленно открыла глаза и увидела лепной медальон диаметром в три фута. На незнакомом потолке.

Где она? У кого-то из родственников? Разве в доме кузенов Норрис такие красивые потолки? А у кузенов Карстерс? Она попыталась сесть, но тело совсем не слушалось. С огромным трудом удалось немного приподняться на локтях. Плечи от напряжения заболели, а молоток в голове застучал еще громче.

Комнату освещал газовый рожок на стене, прикрытый темным бумажным абажуром. Она внимательно посмотрела на свет. Странно, он не мерцал, а горел ровно. Что это? Электричество?

Нет, не может быть. Изобретатели демонстрировали электричество любопытной толпе, а в обычных домах его пока не было.

Но тут она заметила, что в комнате не одна, и сразу забыла о подозрительном освещении. Положив на край кровати руки и опустив на них голову, спала женщина в зеленом халате. Венеция. Вот только она почему-то стала старше. Намного старше.

Рядом с сестрой, на стуле, прислонившись плечом к шкафу, спал незнакомец. Хелена встревожилась и хотела разбудить Венецию, однако в этот момент заметила еще одного мужчину: откинув голову, он дремал в небольшом шезлонге.

Она с удивлением узнала Фица. Брат так изменился! Лицо, покрытое темной щетиной — щетиной! — стало худым, почти острым. Он уже выглядел не мальчишкой, каким она его помнила, а совсем взрослым мужчиной. Но это еще не все. Возле него, положив голову на колени, спала чужая женщина.

Странно. Уж не сон ли это?

Наверное, она издала какой-то звук. Может быть, всхлипнула, потрясенная странной картиной? Родственники не проснулись, но в углу шевельнулась темная фигура, которую она прежде не заметила. Человек поднялся и подошел к кровати. Еще один мужчина. Что же, в конце концов, произошло?

Костюм его выглядел помятым, неопрятным, галстук сбился набок. На щеках тоже выросла, щетина, длинные светлые волосы спутались, а под глазами залегли глубокие тени, как будто незнакомец не спал уже много дней подряд.

— Хелена, — негромко произнес он. — Вы проснулись.

Голос показался странно знакомым. Но поскольку она понятия не имела, с кем разговаривает, то не могла позволить называть себя по имени. Собралась было потребовать официального представления и даже хотела отчитать за бесцеремонность, но в эту минуту услышала слегка охрипший со сна голос Фица:

— Ты уже не спишь, Дэвид? Который час?

Хелена повернулась к брату.

— Что происходит, Фиц? Почему ты такой…

— Бог мой, Хелена! — Он вскочил и только после этого вспомнил о лежащей на его коленях женщине.

— Милли, Милли! Проснись скорее! Хелена пришла в себя!